О благородном научном руководителе и непростых эпизодах в судьбе молодого разработчика силовой электроники
Залманзон Виктор Борисович
Вспоминаю и свидетельствую, как первосортные специалисты и руководители подразделений Ленинградского ВНИИ Мощного Радиостроения им. Коминтерна самозабвенно вкалывали по 10…14 часов в сутки, создавая электронное оборудование для величайших и самых передовых в мире ускорителей заряженных частиц.
Фанател и я там когда-то, салажонок-разработчик пятого отдела, активно участвуя в НИР и ОКР под руководством и шефством талантливейшего научного наставника и начальника нашей лаборатории Виктора Васильевича Екимова..
И вот для расширения своей научной деятельности однажды, порешил смотаться из любимого Коминтерна в дневную аспирантуру ЛЭИС.
Но тут на время сдачи приемных экзаменов охрана нашей родной конторы меня просто-напросто неожиданно не выпустила через проходную, несмотря на предусмотрительно правильно оформленные для этого случая (отпускные за свой счет) документы. Я в то время уже бывал битым, но тут слегка озверел.
Кто должен защитить права трудящегося? Конечно родной профсоюз! Особенно в связи с тем, что главным профсоюзным деятелем оказался мой старый добрый знакомый и наставник Юрий Алексеевич Меркурьев. И он сразу же начал действовать! Достал толстущую справочную книгу, где были сконцентрированы его права и обязанности и начал ее изучать! И вот не прошло и часа, как он выдал резюме этих исследований. Оказалось, что в этой книге нет ничего по интересующей меня тематике. И я усек, что советский профсоюз защищает трудящихся, но во многих совершенно иных ситуациях.
Тогда я заготовил Заявление на увольнение и пришел с ним к начальнику отдела Виктору Борисовичу Залманзону. И тут, вдруг, в недолгой беседе он мне сообщил, что в нашей уважаемой «конторе», оказывается, тоже есть своя не рекламируемая вечерняя аспирантура, что он поддержит мое поступление в нее и даже, будучи кандидатом технических наук, согласен быть моим научным аспирантским руководителем!!!
Вот это — да: «Конечно, очень-очень-очень благодарю и постараюсь оправдать Ваши доверие, доброту и щедрость…»
Скажу сразу: знаменитый в академических кругах мощного радиостроения Виктор Борисович оказался очень жестким руководителем. Назначал мне необходимые встречи: « В следующий четверг с 14-30 до 14-40». Я высоко ценил этот артистизм, но очень не любил его жесткие порки в особенности во время нашей рабочей беседы со спонтанной демонстрацией мнимых попыток бестактно созвониться с третьими нежелательными для меня лицами.
Но свои обязанности руководителя, в меру своей компетенции он выполнял ответственно: в моих текстах отчетов по НИР тщательно отслеживал стилистические и грамматические ошибки, почти на каждой странице ставил ненавистные буквы «ДСП». Правда, как позже оказалось, эти буквы вовсе не означали ненавистный для меня шифр «Для служебного пользования», а всего лишь его помету, что, мол, прочитал «до сих пор». (Кстати сказать, львиная доля из почти ста моих авторских свидетельств СССР и автореферат моей диссертации имеют этот холопский гриф «ДСП», из которого следует недопустимость не то что цивилизованного рекламирования изобретения, но даже хранения этих документов дома. А в открытой печати даже сигнальная информация о таких изобретениях не была разрешена. А если перешел на другую работу?.. Или изобретение внедряется в другой конторе?…).
Зато с ним ходить в местные командировки было роскошно. Подобно грозовой туче он шел на проходную сотрудничающей фирмы со своим развевающимся ярким шарфом и без документов испуганным охранникам, указывая на меня, заявлял: «Это со мной!». На мой восторженный взор отвечал: «Так и надо!».Правда, все же, когда при мне ему звонили с первого отдела, все его лихость и артистизм почему-то мгновенно исчезали, и на него было жалко смотреть…Правда и в славословии политическому руководству замечен не был.
Многие бабы, дамы и даже некоторые уважаемые партийные активистки уссывались (чаще виртуально) когда он им улыбался. Разумеется, подобную улыбку в то время полагалось иметь только заслуженным отечественным или, даже, на всякий случай, лучше, заграничным артистам. Но, к счастью, обладая редчайшим чувством меры, он не злоупотреблял улыбчивостью, и, при редких выходах из кабинета, лицо его обычно выражало одухотворенность и отстраненность от бренной суетности.
Он был высок, красив и импозантен. Говорил внятно мягким голосом, вежливо глядя собеседнику в глаза. Не помню, чтобы на кого-нибудь повышал голос. Его рабочий резного дуба стол гигантских размеров, кокетливо установленный сикось-накось к окну, демонстрировал некую изысканность и инакомыслие хозяина. Конечно, я пытался узнать не ущемляет ли достоинство начальства этот стол Залманзона, но к главному Пальмову не пустили, а когда меня крыли в Первом отделе,- было не до рассматривания особенностей стола.
Но, в конце концов, на мой взгляд, самое главное тестовое качество в мужчине это – благородство. Так вот, по отношению ко мне он никак не был особенно добрым, тем более на материальные поощрения, но всегда – благородным. Ни одного некорректного движения. Особенно это проявилось, когда я уже перешел в другую «контору» из Коминтерна, а он, уже уйдя на пенсию, еще оставался моим научным руководителем. Его выступление на защите моей весьма далекой от его познаний и интересов диссертации было безукоризненно блестящим и, как всегда, артистичным. А мог бы этого и не делать.
А в поисках лучшей доли я много попрыгал по разным Ленинградским конторам. Количество авторских свидетельств СССР и патентов у меня приближается к сотне. Думаю, что трудно найти такой отечественный городок, в котором сейчас не «фурычило» бы какое-нибудь из моих изобретений. И частенько приходилось брать в соавторы Авторских свидетельств тех или иных личностей из Руководства. Но ни разу этого, даже близко, не случалось с благородным Виктором Борисовичем Залманзоном
И вот за все это я ему на всю жизнь благодарен, о чем, к сожаленью, не успел сказать ему, пока он еще был жив .
